Неточные совпадения
Старики, гуторившие кругом, примолкли, собрались около блаженненького и
спросили...
Корней, камердинер, сойдя в швейцарскую,
спрашивал, кто и как пропустил ее, и, узнав, что Капитоныч принял и проводил ее, выговаривал
старику.
Но быть гласным, рассуждать о том, сколько золотарей нужно и как трубы провести в городе, где я не живу; быть присяжным и судить мужика, укравшего ветчину, и шесть часов слушать всякий вздор, который мелют защитники и прокуроры, и как председатель
спрашивает у моего
старика Алешки-дурачка: «признаете ли вы, господин подсудимый, факт похищения ветчины?» — «Ась?»
Левин не замечал, как проходило время. Если бы
спросили его, сколько времени он косил, он сказал бы, что полчаса, — а уж время подошло к обеду. Заходя ряд,
старик обратил внимание Левина на девочек и мальчиков, которые с разных сторон, чуть видные, по высокой траве и по дороге шли к косцам, неся оттягивавшие им ручонки узелки с хлебом и заткнутые тряпками кувшинчики с квасом.
— Что, батюшка, сошники-то я приказывал взять, принес, что ли? —
спросил большой ростом, здоровенный малый, очевидно сын
старика.
Старик снял мальчика со стула за уши и
спросил...
— Что такое, батюшка? —
спросил изумленный
старик. — Что я могу для тебя сделать? Говори.
— Он был
старик? —
спросила Варвара.
Каждый раз, вызвав Клима,
старик расправлял усы, складывал лиловые губы свои так, точно хотел свистнуть, несколько секунд разглядывал Клима через очки и наконец ласково
спрашивал...
— Кто это? —
спросил Самгин
старика, обшитого шнурками.
Старик внушительно ответил...
В темно-синем пиджаке, в черных брюках и тупоносых ботинках фигура Дронова приобрела комическую солидность. Но лицо его осунулось, глаза стали неподвижней, зрачки помутнели, а в белках явились красненькие жилки, точно у человека, который страдает бессонницей.
Спрашивал он не так жадно и много, как прежде, говорил меньше, слушал рассеянно и, прижав локти к бокам, сцепив пальцы, крутил большие, как
старик. Смотрел на все как-то сбоку, часто и устало отдувался, и казалось, что говорит он не о том, что думает.
Странно было слышать, что она говорит, точно гимназистка, как-то наивно, даже неправильно, не своей речью и будто бы жалуясь. Самгин начал рассказывать о городе то, что узнал от
старика Козлова, но она, отмахиваясь платком от пчелы,
спросила...
«Почти
старик уже. Он не видит, что эти люди относятся к нему пренебрежительно. И тут чувствуется глупость: он должен бы для всех этих людей быть ближе, понятнее студента». И, задумавшись о Дьяконе, Клим впервые
спросил себя: не тем ли Дьякон особенно неприятен, что он, коренной русский церковник, сочувствует революционерам?
— Почему —
старика? — шутливо
спросил Самгин.
Это было очень оглушительно, а когда мальчики кончили петь, стало очень душно. Настоящий
Старик отирал платком вспотевшее лицо свое. Климу показалось, что, кроме пота, по щекам деда текут и слезы. Раздачи подарков не стали дожидаться — у Клима разболелась голова. Дорогой он
спросил дедушку...
Тут пришел Варавка, за ним явился Настоящий
Старик, начали спорить, и Клим еще раз услышал не мало такого, что укрепило его в праве и необходимости выдумывать себя, а вместе с этим вызвало в нем интерес к Дронову, — интерес, похожий на ревность. На другой же день он
спросил Ивана...
По настоянию деда Акима Дронов вместе с Климом готовился в гимназию и на уроках Томилина обнаруживал тоже судорожную торопливость, Климу и она казалась жадностью.
Спрашивая учителя или отвечая ему, Дронов говорил очень быстро и как-то так всасывая слова, точно они, горячие, жгли губы его и язык. Клим несколько раз допытывался у товарища, навязанного ему Настоящим
Стариком...
— Понимаю-с! — прервал его
старик очень строгим восклицанием. — Да-с, о республике! И даже — о социализме, на котором сам Иисус Христос голову… то есть который и Христу, сыну бога нашего, не удался, как это доказано. А вы что думаете об этом, смею
спросить?
— Это — что же значит? — тихонько
спросил Самгина серый
старик.
— А какая причина войны, господин? —
спросил Самгина
старик с палкой.
Надо было что-то сказать
старику, и Самгин
спросил...
— Так полагаете: придержать? —
спросил златозубый негромко,
старик, глядя на часы, ответил еще тише...
— Да вот случай:
спроси любого, за рубль серебром он тебе продаст всю свою историю, а ты запиши и перепродай с барышом. Вот
старик, тип нищего, кажется, самый нормальный. Эй,
старик! Поди сюда!
А отчего нужно ему в Петербург, почему не мог он остаться в Верхлёве и помогать управлять имением, — об этом
старик не
спрашивал себя; он только помнил, что когда он сам кончил курс ученья, то отец отослал его от себя.
— Да, вздумал отца корить: у
старика слабость — пьет. А он его усовещивать, отца-то! Деньги у него отобрал! Вот и пожурил; и что ж,
спросите их: благодарны мне же!
— Я
спрашиваю вас: к добру или к худу! А послушаешь: «Все старое нехорошо, и сами
старики глупы, пора их долой!» — продолжал Тычков, — дай волю, они бы и того… готовы нас всех заживо похоронить, а сами сели бы на наше место, — вот ведь к чему все клонится! Как это по-французски есть и поговорка такая, Наталья Ивановна? — обратился он к одной барыне.
— Чем это — позвольте
спросить? Варить суп, ходить друг за другом, сидеть с глазу на глаз, притворяться, вянуть на «правилах», да на «долге» около какой-нибудь тщедушной слабонервной подруги или разбитого параличом
старика, когда силы у одного еще крепки, жизнь зовет, тянет дальше!.. Так, что ли?
Дал он мне срок и
спрашивает: «Ну, что,
старик, теперь скажешь?» А я восклонился и говорю ему: «Рече Господь: да будет свет, и бысть свет», а он вдруг мне на то: «А не бысть ли тьма?» И так странно сказал сие, даже не усмехнулся.
«А там есть какая-нибудь юрта, на том берегу, чтоб можно было переждать?» —
спросил я. «Однако нет, — сказал он, — кусты есть… Да почто вам юрта?» — «Куда же чемоданы сложить, пока лошадей приведут?» — «А на берегу: что им доспеется? А не то так в лодке останутся: не азойно будет» (то есть: «Не тяжело»). Я задумался: провести ночь на пустом берегу вовсе не занимательно; посылать ночью в город за лошадьми взад и вперед восемь верст — когда будешь под кровлей? Я поверил свои сомнения
старику.
Желто-смуглое, старческое лицо имело форму треугольника, основанием кверху, и покрыто было крупными морщинами. Крошечный нос на крошечном лице был совсем приплюснут; губы, нетолстые, неширокие, были как будто раздавлены. Он казался каким-то юродивым
стариком, облысевшим, обеззубевшим, давно пережившим свой век и выжившим из ума. Всего замечательнее была голова: лысая, только покрытая редкими клочками шерсти, такими мелкими, что нельзя ухватиться за них двумя пальцами. «Как тебя зовут?» —
спросил смотритель.
Кавадзи ел все с разбором,
спрашивал о каждом блюде, а
старик жевал, кажется, бессознательно, что ему ни подавали.
Прежде всего они
спросили, «какие мы варвары, северные или южные?» А мы им написали, чтоб они привезли нам кур, зелени, рыбы, а у нас взяли бы деньги за это, или же ром, полотно и тому подобные предметы.
Старик взял эту записку, надулся, как петух, и, с комическою важностью, с амфазом, нараспев, начал декламировать написанное. Это отчасти напоминало мерное пение наших нищих о Лазаре. Потом, прочитав,
старик написал по-китайски в ответ, что «почтенных кур у них нет». А неправда: наши видели кур.
У юрты встретил меня
старик лет шестидесяти пяти в мундире станционного смотрителя со шпагой. Я думал, что он тут живет, но не понимал, отчего он встречает меня так торжественно, в шпаге, руку под козырек, и глаз с меня не сводит. «Вы смотритель?» — кланяясь,
спросил я его. «Точно так, из дворян», — отвечал он. Я еще поклонился. Так вот отчего он при шпаге! Оставалось узнать, зачем он встречает меня с таким почетом: не принимает ли за кого-нибудь из своих начальников?
«Помилуйте! — начали потом пугать меня за обедом у начальника порта, где собиралось человек пятнадцать за столом, — в качках возят старух или дам». Не знаю, какое различие полагал собеседник между дамой и старухой. «А
старика можно?» —
спросил я. «Можно», — говорят. «Ну так я поеду в качке».
— А разве слушок есть? —
спросил тот же
старик.
Старик почувствовал что-то недоброе в этом сдержанном тоне зятя, но не решался
спросить, что привез с собой из столицы Привалов.
Но немая не унималась и при помощи мимики очень красноречиво объясняла, что седой
старик и Костю не любит, что он сердитый и нехороший. Марья Степановна заварила чай в старинном чайнике с какими-то необыкновенными цветами и, расставляя посуду,
спрашивала...
— Вы хотите этого непременно? —
спросил Привалов, глядя в глаза
старику.
Веревкин испытывал именно такое поэтическое настроение, когда ехал с Василием Назарычем неизвестно куда.
Старик сидел в углу экипажа и все время сосал сигару. Только раз он
спросил Веревкина...
— Врешь! Не надо теперь
спрашивать, ничего не надо! Я передумал. Это вчера глупость в башку мне сглупу влезла. Ничего не дам, ничегошеньки, мне денежки мои нужны самому, — замахал рукою
старик. — Я его и без того, как таракана, придавлю. Ничего не говори ему, а то еще будет надеяться. Да и тебе совсем нечего у меня делать, ступай-ка. Невеста-то эта, Катерина-то Ивановна, которую он так тщательно от меня все время прятал, за него идет али нет? Ты вчера ходил к ней, кажется?
«Имеешь ли ты право возвестить нам хоть одну из тайн того мира, из которого ты пришел? —
спрашивает его мой
старик и сам отвечает ему за него, — нет, не имеешь, чтобы не прибавлять к тому, что уже было прежде сказано, и чтобы не отнять у людей свободы, за которую ты так стоял, когда был на земле.
— А где
старик? —
спросил я их.
— Должно быть, вы раньше встречали друг друга? —
спросил я
старика.
— А отчего недоимка за тобой завелась? — грозно
спросил г. Пеночкин. (
Старик понурил голову.) — Чай, пьянствовать любишь, по кабакам шататься? (
Старик разинул было рот.) Знаю я вас, — с запальчивостью продолжал Аркадий Павлыч, — ваше дело пить да на печи лежать, а хороший мужик за вас отвечай.
Через неделю, через две
старик уж
спрашивает: «Да ты не больна ли, Катя?» — «Нет, ничего».
— Что это? —
спросил я у подошедшего ко мне
старика в плисовом жилете, синих чулках и башмаках с пряжками.
Оно пришлось так невзначай, что
старик не нашелся сначала, стал объяснять все глубокие соображения, почему он против моего брака, и потом уже, спохватившись, переменил тон и
спросил Кетчера, с какой он стати пришел к нему говорить о деле, до него вовсе не касающемся.
Один из депутации, седой, толстый
старик спросил меня, к кому я посылаю письмо в Brook House?
Когда приговоренных молодых людей отправляли по этапам, пешком, без достаточно теплой одежды, в Оренбург, Огарев в нашем кругу и И. Киреевский в своем сделали подписки. Все приговоренные были без денег. Киреевский привез собранные деньги коменданту Стаалю, добрейшему
старику, о котором нам придется еще говорить. Стааль обещался деньги отдать и
спросил Киреевского...
Приметив Карла Ивановича, отец мой тотчас начинал небольшие военные действия против него. Карл Иванович осведомлялся о здоровье,
старик благодарил поклоном и потом, подумавши,
спрашивал, например...